Оридония и род Людомергов[СИ] - Дмитрий Всатен

На запах жаренного мяса отряд слетелся к очагу довольно быстро. Даже Рыбак, бледный и истощенный донельзя, вышел шатаясь и держась за стенку. Его подхватили под руки и усадили поблизости от готовящейся пищи.

— Случилось однажды мне бывать в Острокамье в ту пору, когда Холвед впервые начал ворочатся на своем ложе, — заговорил Унки, и время быстро побежало сдабриваемое хорошими шутками и полу фантастическими рассказами.

Людомар дождался, когда ему вручат самый лучший кусок мяса, быстро расправился с ним и скрылся в комнате справа.

Едва его колени коснулись мягкой постели, состоявшей из лежалых шкур и свежих веток, как сознание быстро покинуло его. Подобно пораженному обухом, он пал ничком и земля разверзлась перед ним, принимая в свое лоно.

Полет. Бесконечный полет вниз. Кружение и раскачивание. Он не знал, сколько длилось это расслабляющее безумие. Его разбудил возбужденный говор голосов.

— Не велю перед домом моим лихоимством заниматься, — слышался старческий голос. Он был строг и скрипуч. И чем более он становился строг, тем сильнее скрипел.

— Лиар, не знал он про то. Кабы сказали ему, то не стал бы… — пытался защищаться Рыбак.

— Каждый, кто в леса эти пришел жить должен по закону этого леса. Нельзя священный источник поганить лихоимной кровью!

— Мы принесем жертвы и… помолимся, — вмешался Лоден. В голосе его сквозили нотки раздражения.

— Жертвы не помогут. Слишком многое принесли вы с собой. Беду принесли вы в Холмогорье. Говорит легенда, когда падут…

— Нам не интересны твои легенды, старик, — вмешался рык Гедагта. — Мы пришли за помощью…

— … восемь из девяти хранителей мира, тогда прекратится старый мир и начнется новый…

— … ты же не хочешь нам помочь. Кабы мы…

— … мир. Обрушится небо на Холмогорье и возопят изгибы тверди, и сотрясутся. Тогда окрасятся воды Священного источника кровью безвинных…

— … не оказались среди гиров…

— … лихоимец принесет беду…

— Стой. Старец, что ты говоришь?! — вмешался Лоден.

— … лихоимец, кто порушит законы Священного леса, — почти закричал Лиар.

— Мы не нарушали законы Священного леса, — в тон ему затрубил Гедагт.

— Тихо, — рявкнул Лоден.

Все вмиг попритихли.

— Что ты говорил про защитников?

— Охранители Священного леса. Они не пускают беду на его порог. Когда падут они, то выйдет нечисть под свет Очей Владыки и Холведа. Тогда сотрясется…

Но Лиара уже никто не слушал.

— Их не было восемь, — прошептал Бохт Унки.

— Мы показалось, что их было несколько десятков, — кивнул тот.

— Может, речь о нас? — присоединился к ним Лоден. — Нас было девять.

— Там о восьми речь была.

— О девяти. Восемь из девяти, старик так и сказал, восемь из девяти.

— Маэрх получается… лихоимец? Тот самый?

— Нескладно все это… нескладно, — Бохт впервые изменил себе и проявил скепсис.

— Старик, ты говоришь о каких-то хранителях, — пробасил Кломм. — Кто они? Ты знаешь?

— Известно, кто. Девять великанов, братьев Холведа и Владыки, коих сбросил отец долу и втоптал их за строптивость в грязную твердь. С тех пор стоят они, а самый непокорный, Мирн, до сих пор тянется мечом к отцу своему, имя которого не должно слетать с уст наших, ибо грех великий…

— Ну уж тогда, — облегченно вздохнул брезд.

— В прошлую луну мы убили семь гиров у межхолмья, что прямо за лесом, — проговорил Нагдин.

— Что?! — возглас старика, казалось, сотряс стены норы. — Гиров? Вы убили гиров?!

— Они напали на нас.

— Нельзя убивать гиров!

— Они напали на нас, — Рыбак растерялся.

— Как вы могли убить столько? Они и есть хранители!

— Ты же сказал…

— Это не для твоего слуха. Когда… сколько? Семь?! Точно семь? — в голосе старика появилась надежда.

— Семь-семь…

— Восемь, — проговорил людомар, выходя из комнаты.

Он увидел небольшого старичка со свойственной всем реотвам небольшой козлиной бородкой. Поросль не любила лица реотвов. Лишь небольшой пятачок под носом да на подбородке иной раз облюбовывался ей. Старик был почти лыс, ибо те тощие лохмы, которые ниспадали из-за его ушей было сложно назвать волосяными прядями.

— А-а, — вытянул он, словно бы жизнь покидала его, и опустился прямо на пол. Некоторое время Лиар с ужасом смотрел на Сына Прыгуна, а затем неожиданно тихо залепетал: — И придет он из земель темных, и явит вам лишь свои глаза. В глазах его будет гореть тьма смерти… в глазах его… — Старик задрожал. — Лихоимец… ты…

Все, кто находился в комнате, с удивлением переводили глаза со старика на охотника и наоборот. Людомару показалось, что за один миг, из-за одной только тихой фразы Лиара, громадная пропасть разверзлась промеж ним и отрядом. Все они вместе со старцем оказались по ту сторону комнаты, а он по эту. В одиночестве.

Лиар перевернулся, встал на четвереньки и пополз к углу комнаты, где стояла вода. Не доползя до него нескольких шагов, он вдруг охнул и резко изменил маршрут. Старик с каким-то остервенением бросился на ящик в углу и вдруг отпрянул. Он посмотрел на свои руки.

— Кровь пролилась, — лишь Сын Прыгуна расслышал его слова.

Старик открыл ящик и стал судорожно лазить в нем, бормоча: "Где? Где же?"

— Он у меня, — ответил ему охотник и выставил перед собой хар.

— А-а-а, — во второй раз пораженно протянул старик. Он неестественно вытянулся, потом сжался, снова выпрямился и, наконец, сжавшись в комок, затих. Тело его начало все сильнее сотрясаться рыданиями.

— Что ты принес нам, лихоимец! Какую же беду ты принес нам! Все окончено… и новый мир пожрет старый, и не останется даже и половины того, что было!.. О, что же ты принес нам!..

Если бы не природное хладнокровие людомаров, Сын Прыгуна смутился бы. Однако людомары были из той категории олюдей, которых все вокруг, даже сами олюди считали дикарями. Они мало верили приметам. Поклонялись лишь двум богам: Владыке, око которого оглядывало Чернолесье днем, и Зверобогу, следившему на лесом в ночи.

Холкуны стояли угрюмо-молчаливые, почесывая свои длинные как у пасмасов бороды. Столетиями между ними и пасмасами шел спор о том, чья борода роскошнее: холкунья или пасмасская. Холкуны бороду аккуратно "облопативали" и очень этим гордились; пасмасы оставляли расти как есть, но он редко вырастала ниже груди, ибо питались пасмасы всегда плохо. Бороденки вырастали хлипенькие, жиденькие.

И вот теперь, после длительного похода, холкуны ничем не отличались от пасмаса Лодена. Его борода и их бороды были даже одинакового цвета, одиноково же подраны.

— Да, это он, — разрушил затянувшуюся паузу голос Гедагта. — И мы знаем это. Что же с того? — Он усмехнулся. — Ты плачешь о мире? Или плачешь о себе? Ты боишься крушения небес или этой своей норы? Мир поглотит себя, говоришь ты? Мир уже давно рухнул. Владия под игом оридонцев. Саарары хозяйничают там, у предлесья твоей Священной рощицы, и если им вздумается, то приведут свои орды сюда, к тебе, к ручью твоему. А когда ты им скажешь, что его святость, то я не возьмусь судить, чем тебя прибьют. Мир давно рухнул, старик. Плакать надо было раньше.

— Нет, это не так… не говори так, — дрожал Лиар, сворачиваясь в еще больший комок.

— Здесь изменения тебя не достанут. Будь покоен, — подошел к нему брезд и поднял за шиворот. — Не бояся мира. Он тебя не тронет. Скажи нам одно и мы покинем тебя. Успокойся же ты! — Он грубо встряхнул старика. — Саарарцы перекрыли нам путь к гряде через Холмогорье. Нэкз Оогода предал нас. Реотвы предали нас. — Он покосился на Нагдина. — Почти все… Как нам пройти на гряду?

Лиар отирал слезы и икал.

— Идите через Си… сизые болота или Чер… Чернолесье. Тог… Тогда обойдете… ик… Холмогорье…

— Ар-р-р!

Старик рухнул на пол, потому что Гедагты мгновенно выхватил топор из-за пояса. Все остальные последовали его примеру.

Рык донесся от запруды.

Один за другим олюди и брезды повыскакивали нарушу. Они увидели ужасающую картину: над трупом брезда, последнего, имени которого людомар не знал, склонился гир и медленно выдирал из его тела клоки плоти.

Заметив врагов, он не стал оставлять добычу, переступил через бившегося в конвульсиях брезда, и принял боевую стойку.

— Р-р-ра-а-а! — Заорал Кломм и бросился вперед, но зверь сделал ложный выпад, подловил брезда на этом, отскочил в сторону и отвесил ему такой удар лапой по голове, что тот кувырком покатился в запруду.

— Нет! — рыкнул людомар, останавливая холкуна и пасмаса. Он почуял своего ночного преследователя.

— Я сказал, что он будет мстить, — взволнованно прошептал Лоден.

Сын Прыгуна вышел вперед и стал распутывать узел между наконечниками пики. Все это время он не отводил взора от гира. Тот молча смотрел на него. Его черные глаза светились ненавистью и злобой.